Прости своего врага, но помни, как зовут этого ублюдка.
Про создаваемых уродцев.
Про развлечения золотой молодежи.
читать дальше
"Компрачикос", так же как и "компрапекеньос", - составное испанское
слово, означающее "скупщик детей".
Компрачикосы вели торговлю детьми.
Они покупали и продавали детей.
Но не похищали их. Кража детей - это уже другой промысел.
Что же они делали с этими детьми?
Они делали из них уродов.
Для чего же?
Для забавы.
Народ нуждается в забаве. Короли - тоже. Улице нужен паяц; дворцам
нужен гаер. Одного зовут Тюрлюпен, другого - Трибуле.
Усилия, которые затрачивает человек в погоне за весельем, иногда
заслуживают внимания философа.
Что должны представлять собою эти вступительные страницы?
Главу одной из самых страшных книг, книги, которую можно было бы
озаглавить: "Эксплуатация несчастных счастливыми".
читать дальшеРебенок, предназначенный служить игрушкой для взрослых, - такое явление
не раз имело место в истории. (Оно имеет место и в наши дни.) В
простодушно-жестокие эпохи оно вызывало к жизни особый промысел. Одной из
таких эпох был семнадцатый век, называемый "великим". Это был век чисто
византийских нравов; простодушие сочеталось в нем с развращенностью, а
жестокость с чувствительностью - любопытная разновидность цивилизации! Он
напоминает жеманничающего тигра. Это век мадам де Севинье, мило щебечущей
о костре и колесовании. В этот век эксплуатация детей была явлением
обычным: историки, льстившие семнадцатому столетию, скрыли эту язву, но им
не удалось скрыть попытку Венсена де Поля залечить ее.
Чтобы сделать из человека хорошую игрушку, надо приняться за дело
заблаговременно. Превратить ребенка в карлика можно, только пока он еще
мал. Дети служили забавой. Но нормальный ребенок не очень забавен. Горбун
куда потешнее.
Отсюда возникает настоящее искусство. Существовали подлинные мастера
этого дела. Из нормального человека делали уродца. Человеческое лицо
превращали в харю. Останавливали рост. Перекраивали ребенка наново.
Искусственная фабрикация уродов производилась по известным правилам. Это
была целая наука. Представьте себе ортопедию наизнанку. Нормальный
человеческий взор заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась
уродством. Там, где бог достиг совершенства, восстанавливался черновой
набросок творения. И в глазах знатоков именно этот набросок и был
совершенством. Такие же опыты искажения естественного облика производились
и над животными: изобрели, например, пегих лошадей. У Тюренна был пегий
конь. А разве в наши дни не красят собак в голубой и зеленый цвет? Природа
- это канва. Человек искони стремился прибавить к творению божьему кое-что
от себя. Он переделывает его иногда к лучшему, иногда к худшему.
Придворный шут был не чем иным, как попыткой вернуть человека к состоянию
обезьяньи. Прогресс вспять. Изумительный образец движения назад.
Одновременно бывали попытки превратить обезьяну в человека. Герцогиня
Барбара Кливленд, графиня Саутгемптон, держала у себя в качестве пажа
обезьяну сапажу. У Франсуазы Сеттон, баронессы Дадлей, жены мэра,
занимавшего восьмое место на баронской скамье, чай подавал одетый в
золотую парчу павиан, которого леди Дадлей называла "мой негр". Екатерина
Сидлей, графиня Дорчестер, отправлялась на заседание парламента в карете с
гербом, на запятках которой торчали, задрав морды кверху, три павиана в
парадных ливреях. Одна из герцогинь Мединасели, при утреннем туалете
которой довелось присутствовать кардиналу Полу, заставляла орангутанга
надевать ей чулки. Обезьян возвышали до положения человека, зато людей
низводили до положения скотов и зверей. Это своеобразное смешение человека
с животным, столь приятное для знати, ярко проявлялось в традиционной
паре: карлик и собака; карлик был неразлучен с огромной собакой. Собака
была неизменным спутником карлика. Они ходили как бы на одной сворке. Это
сочетание противоположностей запечатлено во множестве памятников домашнего
быта, в частности, на портрете Джеффри Гудсона, карлика Генриеты
Французской, дочери Генриха IV, жены Карла I.
Унижение человека ведет к лишению его человеческого облика. Бесправное
положение завершалось уродованием. Некоторым операторам того времени
превосходно удавалось вытравить с человеческого лица образ божий. Доктор
Конкест, член Аменстритской коллегии, инспектировавший торговлю
химическими товарами в Лондоне, написал на латинском языке книгу,
посвященную этой хирургии наизнанку, изложив ее основные приемы. Если
верить Юстусу Каррик-Фергюсу, основоположником этой хирургии является
некий монах по имени Авен-Мор, что по-ирландски значит "Большая река".
Карлик немецкого властительного князя - уродец Перкео (кукла,
изображающая его, - настоящее страшилище, - выскакивает из потайного ящика
в одном из гейдельбергских погребков) - был замечательным образчиком этого
искусства, чрезвычайно разностороннего в своем применении.
Оно создавало уродов, для которых закон существования был чудовищно
прост: им разрешалось страдать и вменялось в обязанность служить предметом
развлечения.
Фабрикация уродов производилась в большом масштабе и охватывала многие
разновидности.
Уроды нужны были султану; уроды нужны были папе. Первому - чтобы
охранять его жен; второму - чтобы возносить молитвы. Это был особый вид
калек, неспособных к воспроизведению рода. Эти человекоподобные существа
служили и сладострастию и религии. Гарем и Сикстинская капелла были
потребителями одной и той же разновидности уродов: первый - свирепых,
вторая - пленительных.
В те времена умели делать многое, чего не умеют делать теперь; люди
обладали талантами, которых у нас уже нет, - недаром же благомыслящие умы
кричат об упадке. Мы уже не умеем перекраивать живое человеческое тело:
это объясняется тем, что искусство пытки нами почти утрачено. Раньше
существовали виртуозы этого дела, теперь их уже нет. Искусство пытки
упростили до такой степени, что вскоре оно, быть может, совсем исчезнет.
Отрезая живым людям руки и ноги, вспарывая им животы, вырывая
внутренности, проникали в живой организм человека; и это приводило к
открытиям. От подобных успехов, которыми хирургия обязана была палачу, нам
теперь приходится отказаться.
Операции эти не ограничивались в те давние времена изготовлением
диковинных уродов для народных зрелищ, шутов, увеличивающих собою штат
королевских придворных, и кастратов - для султанов и пап. Они были
чрезвычайно разнообразны. Одним из высших достижении этого искусства было
изготовление "петуха" для английского короля.
В Англии существовал обычай, согласно которому в королевском дворце
держали человека, певшего по ночам петухом. Этот полуночник, не смыкавший
глаз в то время, как все спали, бродил по дворцу и каждый час издавал
петушиный крик, повторяя его столько раз, сколько требовалось, чтобы,
заменить собою колокол. Человека, предназначенного для роли петуха,
подвергали в детстве операции гортани, описанной в числе других доктором
Конкестом. С тех пор как в царствование Карла II герцогиню Портсмутскую
чуть не стошнило при виде слюнотечения, бывшего неизбежным результатом
такой операции, к этому делу приставили человека с неизуродованным горлом,
но самую должность упразднить не решились, дабы не ослабить блеска короны.
Обычно на столь почетную должность назначали отставного офицера. При
Иакове II ее занимал Вильям. Самсон Кок [Coq - петух (франц.)], получавший
за свое пение девять фунтов два шиллинга шесть пенсов в год.
К счастью, королям не свойственно ошибаться. Благодаря этому
противоречия, в которые они впадают, никого не смущают. Всегда одобряя их
действия, можно быть уверенным в своей правоте, а такая уверенность
приятна. Людовик XIV не пожелал бы видеть в Версале ни офицера, поющего
петухом, ни вельможу, изображающего индюка. То, что в Англии и в России
поднимало престиж королевской и императорской власти, показалось бы
Людовику Великому несовместимым с короной Людовика Святого. Всем известно,
как он быт недоволен, когда Генриета, герцогиня Орлеанская, забылась до
того, что увидала во сне курицу, - поступок, в самом деле весьма
непристойный для особы, приближенной ко двору. Тот, кто принадлежит к
королевскому двору, не должен интересоваться двором птичьим. Боссюэ, как
известно, разделял возмущение Людовика XIV.
Во времена Стюартов к компрачикосам при дворе относились довольно
снисходительно. При случае правительство прибегало к их услугам. Для
Иакова II они были почти instrumentum regni [орудие власти (лат.)].
Это были времена, когда пресекали существование целых родов, проявивших
непокорность или являвшихся почему-либо помехой, когда одним ударом
уничтожали целые семьи, когда насильственно устраняли наследников. Иногда
обманным образом лишали законных прав одну ветвь в пользу другой.
Компрачикосы обладали умением видоизменять наружность человека, и это
делало их полезными целям политики. Изменить наружность человека лучше,
чем убить его. Существовала, правда, железная маска, но это было слишком
грубое средство. Нельзя ведь наводнить Европу железными масками, между тем
как уроды-фигляры могут появляться на улицах, не возбуждая ни в ком
подозрения; кроме того, железную маску можно сорвать, чего с живой маской
сделать нельзя. Сделать навсегда маской собственное лицо человека - что
может быть остроумнее этого? Компрачикосы подвергали обработке детей так,
как китайцы обрабатывают дерево. У них, как мы уже говорили, были свои
секретные способы. У них были свои особые приемы. Это искусство исчезло
бесследно. Из рук компрачикосов выходило странное существо, остановившееся
в своем росте. Оно вызывало смех; оно заставляло призадуматься.
Компрачикосы с такой изобретательностью изменяли наружность ребенка, что
родной отец не узнал бы его. Иногда они оставляли спинной хребет
нетронутым, но перекраивали лицо. Они вытравляли природные черты ребенка,
как спарывают метку с украденного носового платка.
У тех, кого предназначали для роли фигляра, весьма искусно выворачивали
суставы; казалось, у этих существ нет костей. Из них делали гимнастов.
Компрачикосы не только лишали ребенка его настоящего лица, они лишали
его и памяти. По крайней мере в той степени, в какой это было им доступно.
Ребенок не знал о причиненном ему увечье. Чудовищная хирургия оставляла
след на его лице, но не в сознании. В лучшем случае он мог припомнить, что
однажды его схватили какие-то люди, затем - что он заснул и что потом его
лечили. От какой болезни - он не знал. Он не помнил ни прижигания серой,
ни надрезов железом. На время операции компрачикосы усыпляли свою жертву
при помощи какого-то одурманивающего порошка, слывшего волшебным
средством, устраняющим всякую боль. Этот порошок издавна был известен в
Китае; им пользуются также и в наши дни. Китай задолго до нас знал
книгопечатание, артиллерию, воздухоплавание, хлороформ. Но в то время как
в Европе открытие сразу оживает, развивается и творит настоящие чудеса, в
Китае оно остается в зачаточном состоянии и сохраняется в мертвом виде.
Китай - это банка с заспиртованным в ней зародышем.
Раз мы уже заговорили о Китае, остановимся еще на одной подробности. В
Китае с незапамятных времен существовало искусство, которое следовало бы
назвать отливкой живого человека. Двухлетнего или трехлетнего ребенка
сажали в фарфоровую вазу более или менее причудливой формы, но без крышки
и без дна, чтобы голова и ноги проходили свободно. Днем вазу держали в
вертикальном положении, а ночью клали на бок, чтобы ребенок мог спать.
Дитя росло, таким образом, только в ширину, заполняя своим стиснутым телом
и искривленными костями все полые места внутри сосуда. Это выращивание в
бутылке длилось несколько лет. По истечении известного времени жертва
оказывалась изуродованной непоправимо. Убедившись, что эксперимент удался
и что урод вполне готов, вазу разбивали, и из нее выходило человеческое
существо, принявшее ее форму.
Это очень удобно: можно заказать себе карлика какой угодно формы.
слово, означающее "скупщик детей".
Компрачикосы вели торговлю детьми.
Они покупали и продавали детей.
Но не похищали их. Кража детей - это уже другой промысел.
Что же они делали с этими детьми?
Они делали из них уродов.
Для чего же?
Для забавы.
Народ нуждается в забаве. Короли - тоже. Улице нужен паяц; дворцам
нужен гаер. Одного зовут Тюрлюпен, другого - Трибуле.
Усилия, которые затрачивает человек в погоне за весельем, иногда
заслуживают внимания философа.
Что должны представлять собою эти вступительные страницы?
Главу одной из самых страшных книг, книги, которую можно было бы
озаглавить: "Эксплуатация несчастных счастливыми".
читать дальшеРебенок, предназначенный служить игрушкой для взрослых, - такое явление
не раз имело место в истории. (Оно имеет место и в наши дни.) В
простодушно-жестокие эпохи оно вызывало к жизни особый промысел. Одной из
таких эпох был семнадцатый век, называемый "великим". Это был век чисто
византийских нравов; простодушие сочеталось в нем с развращенностью, а
жестокость с чувствительностью - любопытная разновидность цивилизации! Он
напоминает жеманничающего тигра. Это век мадам де Севинье, мило щебечущей
о костре и колесовании. В этот век эксплуатация детей была явлением
обычным: историки, льстившие семнадцатому столетию, скрыли эту язву, но им
не удалось скрыть попытку Венсена де Поля залечить ее.
Чтобы сделать из человека хорошую игрушку, надо приняться за дело
заблаговременно. Превратить ребенка в карлика можно, только пока он еще
мал. Дети служили забавой. Но нормальный ребенок не очень забавен. Горбун
куда потешнее.
Отсюда возникает настоящее искусство. Существовали подлинные мастера
этого дела. Из нормального человека делали уродца. Человеческое лицо
превращали в харю. Останавливали рост. Перекраивали ребенка наново.
Искусственная фабрикация уродов производилась по известным правилам. Это
была целая наука. Представьте себе ортопедию наизнанку. Нормальный
человеческий взор заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась
уродством. Там, где бог достиг совершенства, восстанавливался черновой
набросок творения. И в глазах знатоков именно этот набросок и был
совершенством. Такие же опыты искажения естественного облика производились
и над животными: изобрели, например, пегих лошадей. У Тюренна был пегий
конь. А разве в наши дни не красят собак в голубой и зеленый цвет? Природа
- это канва. Человек искони стремился прибавить к творению божьему кое-что
от себя. Он переделывает его иногда к лучшему, иногда к худшему.
Придворный шут был не чем иным, как попыткой вернуть человека к состоянию
обезьяньи. Прогресс вспять. Изумительный образец движения назад.
Одновременно бывали попытки превратить обезьяну в человека. Герцогиня
Барбара Кливленд, графиня Саутгемптон, держала у себя в качестве пажа
обезьяну сапажу. У Франсуазы Сеттон, баронессы Дадлей, жены мэра,
занимавшего восьмое место на баронской скамье, чай подавал одетый в
золотую парчу павиан, которого леди Дадлей называла "мой негр". Екатерина
Сидлей, графиня Дорчестер, отправлялась на заседание парламента в карете с
гербом, на запятках которой торчали, задрав морды кверху, три павиана в
парадных ливреях. Одна из герцогинь Мединасели, при утреннем туалете
которой довелось присутствовать кардиналу Полу, заставляла орангутанга
надевать ей чулки. Обезьян возвышали до положения человека, зато людей
низводили до положения скотов и зверей. Это своеобразное смешение человека
с животным, столь приятное для знати, ярко проявлялось в традиционной
паре: карлик и собака; карлик был неразлучен с огромной собакой. Собака
была неизменным спутником карлика. Они ходили как бы на одной сворке. Это
сочетание противоположностей запечатлено во множестве памятников домашнего
быта, в частности, на портрете Джеффри Гудсона, карлика Генриеты
Французской, дочери Генриха IV, жены Карла I.
Унижение человека ведет к лишению его человеческого облика. Бесправное
положение завершалось уродованием. Некоторым операторам того времени
превосходно удавалось вытравить с человеческого лица образ божий. Доктор
Конкест, член Аменстритской коллегии, инспектировавший торговлю
химическими товарами в Лондоне, написал на латинском языке книгу,
посвященную этой хирургии наизнанку, изложив ее основные приемы. Если
верить Юстусу Каррик-Фергюсу, основоположником этой хирургии является
некий монах по имени Авен-Мор, что по-ирландски значит "Большая река".
Карлик немецкого властительного князя - уродец Перкео (кукла,
изображающая его, - настоящее страшилище, - выскакивает из потайного ящика
в одном из гейдельбергских погребков) - был замечательным образчиком этого
искусства, чрезвычайно разностороннего в своем применении.
Оно создавало уродов, для которых закон существования был чудовищно
прост: им разрешалось страдать и вменялось в обязанность служить предметом
развлечения.
Фабрикация уродов производилась в большом масштабе и охватывала многие
разновидности.
Уроды нужны были султану; уроды нужны были папе. Первому - чтобы
охранять его жен; второму - чтобы возносить молитвы. Это был особый вид
калек, неспособных к воспроизведению рода. Эти человекоподобные существа
служили и сладострастию и религии. Гарем и Сикстинская капелла были
потребителями одной и той же разновидности уродов: первый - свирепых,
вторая - пленительных.
В те времена умели делать многое, чего не умеют делать теперь; люди
обладали талантами, которых у нас уже нет, - недаром же благомыслящие умы
кричат об упадке. Мы уже не умеем перекраивать живое человеческое тело:
это объясняется тем, что искусство пытки нами почти утрачено. Раньше
существовали виртуозы этого дела, теперь их уже нет. Искусство пытки
упростили до такой степени, что вскоре оно, быть может, совсем исчезнет.
Отрезая живым людям руки и ноги, вспарывая им животы, вырывая
внутренности, проникали в живой организм человека; и это приводило к
открытиям. От подобных успехов, которыми хирургия обязана была палачу, нам
теперь приходится отказаться.
Операции эти не ограничивались в те давние времена изготовлением
диковинных уродов для народных зрелищ, шутов, увеличивающих собою штат
королевских придворных, и кастратов - для султанов и пап. Они были
чрезвычайно разнообразны. Одним из высших достижении этого искусства было
изготовление "петуха" для английского короля.
В Англии существовал обычай, согласно которому в королевском дворце
держали человека, певшего по ночам петухом. Этот полуночник, не смыкавший
глаз в то время, как все спали, бродил по дворцу и каждый час издавал
петушиный крик, повторяя его столько раз, сколько требовалось, чтобы,
заменить собою колокол. Человека, предназначенного для роли петуха,
подвергали в детстве операции гортани, описанной в числе других доктором
Конкестом. С тех пор как в царствование Карла II герцогиню Портсмутскую
чуть не стошнило при виде слюнотечения, бывшего неизбежным результатом
такой операции, к этому делу приставили человека с неизуродованным горлом,
но самую должность упразднить не решились, дабы не ослабить блеска короны.
Обычно на столь почетную должность назначали отставного офицера. При
Иакове II ее занимал Вильям. Самсон Кок [Coq - петух (франц.)], получавший
за свое пение девять фунтов два шиллинга шесть пенсов в год.
К счастью, королям не свойственно ошибаться. Благодаря этому
противоречия, в которые они впадают, никого не смущают. Всегда одобряя их
действия, можно быть уверенным в своей правоте, а такая уверенность
приятна. Людовик XIV не пожелал бы видеть в Версале ни офицера, поющего
петухом, ни вельможу, изображающего индюка. То, что в Англии и в России
поднимало престиж королевской и императорской власти, показалось бы
Людовику Великому несовместимым с короной Людовика Святого. Всем известно,
как он быт недоволен, когда Генриета, герцогиня Орлеанская, забылась до
того, что увидала во сне курицу, - поступок, в самом деле весьма
непристойный для особы, приближенной ко двору. Тот, кто принадлежит к
королевскому двору, не должен интересоваться двором птичьим. Боссюэ, как
известно, разделял возмущение Людовика XIV.
Во времена Стюартов к компрачикосам при дворе относились довольно
снисходительно. При случае правительство прибегало к их услугам. Для
Иакова II они были почти instrumentum regni [орудие власти (лат.)].
Это были времена, когда пресекали существование целых родов, проявивших
непокорность или являвшихся почему-либо помехой, когда одним ударом
уничтожали целые семьи, когда насильственно устраняли наследников. Иногда
обманным образом лишали законных прав одну ветвь в пользу другой.
Компрачикосы обладали умением видоизменять наружность человека, и это
делало их полезными целям политики. Изменить наружность человека лучше,
чем убить его. Существовала, правда, железная маска, но это было слишком
грубое средство. Нельзя ведь наводнить Европу железными масками, между тем
как уроды-фигляры могут появляться на улицах, не возбуждая ни в ком
подозрения; кроме того, железную маску можно сорвать, чего с живой маской
сделать нельзя. Сделать навсегда маской собственное лицо человека - что
может быть остроумнее этого? Компрачикосы подвергали обработке детей так,
как китайцы обрабатывают дерево. У них, как мы уже говорили, были свои
секретные способы. У них были свои особые приемы. Это искусство исчезло
бесследно. Из рук компрачикосов выходило странное существо, остановившееся
в своем росте. Оно вызывало смех; оно заставляло призадуматься.
Компрачикосы с такой изобретательностью изменяли наружность ребенка, что
родной отец не узнал бы его. Иногда они оставляли спинной хребет
нетронутым, но перекраивали лицо. Они вытравляли природные черты ребенка,
как спарывают метку с украденного носового платка.
У тех, кого предназначали для роли фигляра, весьма искусно выворачивали
суставы; казалось, у этих существ нет костей. Из них делали гимнастов.
Компрачикосы не только лишали ребенка его настоящего лица, они лишали
его и памяти. По крайней мере в той степени, в какой это было им доступно.
Ребенок не знал о причиненном ему увечье. Чудовищная хирургия оставляла
след на его лице, но не в сознании. В лучшем случае он мог припомнить, что
однажды его схватили какие-то люди, затем - что он заснул и что потом его
лечили. От какой болезни - он не знал. Он не помнил ни прижигания серой,
ни надрезов железом. На время операции компрачикосы усыпляли свою жертву
при помощи какого-то одурманивающего порошка, слывшего волшебным
средством, устраняющим всякую боль. Этот порошок издавна был известен в
Китае; им пользуются также и в наши дни. Китай задолго до нас знал
книгопечатание, артиллерию, воздухоплавание, хлороформ. Но в то время как
в Европе открытие сразу оживает, развивается и творит настоящие чудеса, в
Китае оно остается в зачаточном состоянии и сохраняется в мертвом виде.
Китай - это банка с заспиртованным в ней зародышем.
Раз мы уже заговорили о Китае, остановимся еще на одной подробности. В
Китае с незапамятных времен существовало искусство, которое следовало бы
назвать отливкой живого человека. Двухлетнего или трехлетнего ребенка
сажали в фарфоровую вазу более или менее причудливой формы, но без крышки
и без дна, чтобы голова и ноги проходили свободно. Днем вазу держали в
вертикальном положении, а ночью клали на бок, чтобы ребенок мог спать.
Дитя росло, таким образом, только в ширину, заполняя своим стиснутым телом
и искривленными костями все полые места внутри сосуда. Это выращивание в
бутылке длилось несколько лет. По истечении известного времени жертва
оказывалась изуродованной непоправимо. Убедившись, что эксперимент удался
и что урод вполне готов, вазу разбивали, и из нее выходило человеческое
существо, принявшее ее форму.
Это очень удобно: можно заказать себе карлика какой угодно формы.
Про развлечения золотой молодежи.
читать дальше
Там развлекались вполне благопристойно: например, члены "Клуба
озорников" хватали на улице какую-нибудь проходившую мимо мещанку, по
возможности не старую и не безобразную, силой затаскивали ее в клуб и
заставляли ходить на руках, вверх ногами, причем падавшие на голову юбки
закрывали ей лицо. Если она упрямилась, ее слегка подстегивали хлыстом по
тем частям тела, которых больше не скрывала одежда. Сама виновата, изволь
слушаться. Подвизавшиеся в этом своеобразном манеже назывались
"прыгунами".
Был клуб "Жарких молний", который назывался также "Клубом веселых
танцев". Там заставляли негров и белых женщин исполнять танцы перуанских
пикантов и тимтиримбасов, в частности "мозамалу" (дурная девушка) -
пляску, завершающуюся тем, что танцовщица садится на кучу отрубей и,
подымаясь, оставляет на ней отпечаток неудобоназываемой части тела. Там же
ставили в лицах картину, о которой говорит стих Лукреция:
Tunc Venus in sylvis jungebat corpora amantum
[Там Венера в лесах соединяла в объятиях любовников (лат.)].
Был "Клуб адского пламени", в котором занимались богохульством. Члены
его соперничали друг с другом в кощунстве. Ад доставался в награду тому,
кто превосходил в этом отношении всех остальных.
Был "Клуб ударов головы", названный так потому, что там наносили людям
удары головой. Подыскивали какого-нибудь грузчика с широкой грудью и
глупым лицом. Предлагали ему, а иногда и насильно заставляли его
согласиться выпить кружку портера с тем, что его четыре раза ударят в
грудь головой. Потом составлялись пари. Один валлиец, по имени Гоганджерд,
здоровенный малый, после третьего удара испустил дух. Дело оказалось
довольно серьезным. Началось расследование, и комиссия установила: "Умер
от разрыва сердца вследствие злоупотребления спиртными напитками".
Гоганджерд действительно выпил кружку портера.
Был еще "Фен-клуб". Fun, как и cant или как humour, - термин почти
непереводимый. По отношению к шутке fun то же, что перец по отношению к
соли. Пробраться к кому-нибудь в дом, разбить дорогое зеркало, изрезать
фамильные портреты, отравить собаку, посадить к птицам кошку, все это -
fun. Распустить слух о чьей-нибудь смерти, заставив родственников мнимого
покойника облечься в траур, - это тоже fun. Тот, кто прорезал в картине
Гольбейна в Гемптон-Корте большую четырехугольную дыру, тоже устроил fun.
Самым замечательным fun было бы отбить руку у Венеры Милосской. При
Иакове II один молодой лорд миллионер заставил хохотать весь Лондон: он
ночью поджег для забавы чью-то лачугу; его объявили королем fun.
Несчастные обитатели лачуги спаслись в одном белье, лишившись всего своего
убогого скарба. Ночью, когда обыватели спали, члены "Фен-клуба", все
представители высшей аристократии, бродили по Лондону, срывали с петель
ставни, перерезали пожарные кишки, вышибали дно у бочек с водой, снимали
вывески, топтали огороды, тушили уличные фонари, перепиливали столбы,
подпиравшие ветхие стены домов, разбивали оконные стекла, в особенности в
бедных кварталах. Так поступали с бедняками богачи. Жаловаться на них было
невозможно. Впрочем, все это считалось шутками. Подобные нравы и до сих
пор еще не совсем вывелись. В разных частях Англии или английских
владений, например на острове Гернсей, от времени до времени на ваш дом
ночью происходит небольшое нападение: у вас ломают забор, срывают молоток
у двери и т.д. Если бы это проделывали бедняки, их сослали бы на каторгу,
но этим занимается золотая молодежь.
Во главе самого аристократического клуба стоял председатель, который
носил на лбу полумесяц и назывался "Великим могоком". Могок превосходил
даже fun. Делать зло во имя зла - такова была его программа. "Могок-клуб"
ставил перед собой великую цель - вредить. Для достижения этой цели все
средства были хороши. Тот, кто становился могоком, давал клятву всем
вредить. Вредить во что бы то ни стало, все равно когда, все равно кому,
все равно как, - это входило в его обязанность. Всякий член "Могок-клуба"
должен был иметь какой-нибудь особый талант. Один был "учителем танцев":
он заставлял подскакивать крестьян тем, что колол им шпагой икры. Другой
умел "вгонять в пот". Для этого шесть-восемь джентльменов, вооруженных
рапирами, останавливали какого-нибудь бродягу; оборванец, окруженный со
всех сторон, неизменно оказывался к кому-нибудь спиной; джентльмен, к
которому несчастный обращался спиной, колол его клинком, отчего бедняга
невольно поворачивался; новая рана в поясницу давала ему знать о том, что
сзади него стоит другой джентльмен; таким образом, его кололи по очереди;
когда забавникам казалось, что израненный человек достаточно навертелся и
напрыгался, они приказывали лакеям избить его, чтобы изменить направление
его мыслей. Другие "били льва", то есть со смехом останавливали
какого-нибудь прохожего, ударом кулака разбивали ему нос и большими
пальцами вдавливали глаза. Если он навсегда терял зрение, его
вознаграждали за слепоту некоторой суммой денег.
Вот как мило развлекались в начале восемнадцатого столетия богатые
лондонские повесы. Парижские бездельники развлекались по-своему. Граф де
Шароле подстрелил мирного жителя, стоявшего на пороге своего дома.
Молодость любит повеселиться.
озорников" хватали на улице какую-нибудь проходившую мимо мещанку, по
возможности не старую и не безобразную, силой затаскивали ее в клуб и
заставляли ходить на руках, вверх ногами, причем падавшие на голову юбки
закрывали ей лицо. Если она упрямилась, ее слегка подстегивали хлыстом по
тем частям тела, которых больше не скрывала одежда. Сама виновата, изволь
слушаться. Подвизавшиеся в этом своеобразном манеже назывались
"прыгунами".
Был клуб "Жарких молний", который назывался также "Клубом веселых
танцев". Там заставляли негров и белых женщин исполнять танцы перуанских
пикантов и тимтиримбасов, в частности "мозамалу" (дурная девушка) -
пляску, завершающуюся тем, что танцовщица садится на кучу отрубей и,
подымаясь, оставляет на ней отпечаток неудобоназываемой части тела. Там же
ставили в лицах картину, о которой говорит стих Лукреция:
Tunc Venus in sylvis jungebat corpora amantum
[Там Венера в лесах соединяла в объятиях любовников (лат.)].
Был "Клуб адского пламени", в котором занимались богохульством. Члены
его соперничали друг с другом в кощунстве. Ад доставался в награду тому,
кто превосходил в этом отношении всех остальных.
Был "Клуб ударов головы", названный так потому, что там наносили людям
удары головой. Подыскивали какого-нибудь грузчика с широкой грудью и
глупым лицом. Предлагали ему, а иногда и насильно заставляли его
согласиться выпить кружку портера с тем, что его четыре раза ударят в
грудь головой. Потом составлялись пари. Один валлиец, по имени Гоганджерд,
здоровенный малый, после третьего удара испустил дух. Дело оказалось
довольно серьезным. Началось расследование, и комиссия установила: "Умер
от разрыва сердца вследствие злоупотребления спиртными напитками".
Гоганджерд действительно выпил кружку портера.
Был еще "Фен-клуб". Fun, как и cant или как humour, - термин почти
непереводимый. По отношению к шутке fun то же, что перец по отношению к
соли. Пробраться к кому-нибудь в дом, разбить дорогое зеркало, изрезать
фамильные портреты, отравить собаку, посадить к птицам кошку, все это -
fun. Распустить слух о чьей-нибудь смерти, заставив родственников мнимого
покойника облечься в траур, - это тоже fun. Тот, кто прорезал в картине
Гольбейна в Гемптон-Корте большую четырехугольную дыру, тоже устроил fun.
Самым замечательным fun было бы отбить руку у Венеры Милосской. При
Иакове II один молодой лорд миллионер заставил хохотать весь Лондон: он
ночью поджег для забавы чью-то лачугу; его объявили королем fun.
Несчастные обитатели лачуги спаслись в одном белье, лишившись всего своего
убогого скарба. Ночью, когда обыватели спали, члены "Фен-клуба", все
представители высшей аристократии, бродили по Лондону, срывали с петель
ставни, перерезали пожарные кишки, вышибали дно у бочек с водой, снимали
вывески, топтали огороды, тушили уличные фонари, перепиливали столбы,
подпиравшие ветхие стены домов, разбивали оконные стекла, в особенности в
бедных кварталах. Так поступали с бедняками богачи. Жаловаться на них было
невозможно. Впрочем, все это считалось шутками. Подобные нравы и до сих
пор еще не совсем вывелись. В разных частях Англии или английских
владений, например на острове Гернсей, от времени до времени на ваш дом
ночью происходит небольшое нападение: у вас ломают забор, срывают молоток
у двери и т.д. Если бы это проделывали бедняки, их сослали бы на каторгу,
но этим занимается золотая молодежь.
Во главе самого аристократического клуба стоял председатель, который
носил на лбу полумесяц и назывался "Великим могоком". Могок превосходил
даже fun. Делать зло во имя зла - такова была его программа. "Могок-клуб"
ставил перед собой великую цель - вредить. Для достижения этой цели все
средства были хороши. Тот, кто становился могоком, давал клятву всем
вредить. Вредить во что бы то ни стало, все равно когда, все равно кому,
все равно как, - это входило в его обязанность. Всякий член "Могок-клуба"
должен был иметь какой-нибудь особый талант. Один был "учителем танцев":
он заставлял подскакивать крестьян тем, что колол им шпагой икры. Другой
умел "вгонять в пот". Для этого шесть-восемь джентльменов, вооруженных
рапирами, останавливали какого-нибудь бродягу; оборванец, окруженный со
всех сторон, неизменно оказывался к кому-нибудь спиной; джентльмен, к
которому несчастный обращался спиной, колол его клинком, отчего бедняга
невольно поворачивался; новая рана в поясницу давала ему знать о том, что
сзади него стоит другой джентльмен; таким образом, его кололи по очереди;
когда забавникам казалось, что израненный человек достаточно навертелся и
напрыгался, они приказывали лакеям избить его, чтобы изменить направление
его мыслей. Другие "били льва", то есть со смехом останавливали
какого-нибудь прохожего, ударом кулака разбивали ему нос и большими
пальцами вдавливали глаза. Если он навсегда терял зрение, его
вознаграждали за слепоту некоторой суммой денег.
Вот как мило развлекались в начале восемнадцатого столетия богатые
лондонские повесы. Парижские бездельники развлекались по-своему. Граф де
Шароле подстрелил мирного жителя, стоявшего на пороге своего дома.
Молодость любит повеселиться.